В пятницу, в очередной праздник национальной финской/финляндской идентичности, в день Рунеберга, состоялась официальная презентация нашего блога. Помимо пирожных, кофе и пунша, мероприятие делал привлекательным круглый стол (paneeli, слово, вызывающее у русскоязычных определенно не научные ассоциации), посвященный «языковому вопросу». Роли участников беседы были распределены заранее: Исмо Бьорн отстаивал позиции шведского языка (как вообще в Финляндии, так и в науке и в институте в частности), Кирси Лаурен – финского, Хейкки Эскелинен – английского, автор – русского. Надо сказать, что подобный принцип используется часто при обсуждении наболевших вопросов, например, на телевидении, и ограничивает участников беседы, не позволяя отклоняться от заранее определенной роли.
Для меня наиболее актуальной была и остается тема финского языка, а не русского. Очевидно, что русский язык в настоящее время языком общественной жизни, публичных дебатов и т.д. в Финляндии не является. Говоря о том, какой язык в какой степени является языком науки (и отстаивая его право таковым быть), скорее, нужно говорить о новых условиях производства знания, о новом контексте, который становится все более глобализированным. Так или иначе мы встроены в международную научную дискуссию – участвуем в конференциях, ссылаемся в своих текстах на международные источники, публикуем свои тексты на разных языках, не только на своем родном. В данных условиях значимым становится ворпос оценки нашего труда, вернее, его «продукта», его овеществленной формы, текста. Какие тексты, какие высказывания, участие в какого рода дискуссиях признаются более ценными, в каких – менее. И как это связано с языком, на котором текст произведен.
Для современной системы учета и контроля нашего труда более ценны те тексты, слова, физические передвижения, которые направлены вовне Финляндии. И именно в условиях многоязычия это порождает парадоксы. Мне, говорящей и пишущей по-русски с наименьшими затратами лингвистических усилий, очевидно, легче написать статью, диссертацию, монографию по-русски. Думаю, что и опубликовать эти тексты было бы возможно в России. И оценивались бы они в нашей внутренней системе достаточно высоко – как публикации в международных изданиях. Но кто был бы их читателем?
Кто, например, читает этот текст? И если читает, понимает ли его внутренние цитаты? И что он/а думает о синтаксисе? Как читается этот текст в условиях многоязычия? Я могу продолжить список вопросов, на которые можно поразмышлять со вкусом в другом месте.
С другой стороны, в основном я пишу по-фински. Это мой второй язык, на котором я привыкла писать, который многие критикуют за его неповоротливость и кальки с русского, но который для меня стал моим языком науки. Пиша по-фински, я тешу себя надеждой, что меня услышат не только те, кто по роду научных занятий интересуется, например, иммиграцией, но и те, кто задействован в этом сложном социальном и культурном процессе. То есть, я могу расчитывать на то, что мое высказывание будет участвовать в общественном диалоге, так сказать, отзовется. И, в общем-то, для меня все, что издается на финском – это международные публикации. Хоть я и прожила почти 20 лет в Финляндии, так или иначе я нахожусь в нише иммигранта. То есть, мои тексты на финском в моем личном ранжире – то, что в нынешней системе оценки нашего труда ставится на высшую ступень, международные публикации. Однако, официально – это публикации местные, не такие престижные, как, например, опубликованные в России или Великобритании.
О парадоксах языков науки (и не только) можно продолжать писать и говорить долго, да и тема эта отнюдь не новая. Статью на эту тему я обещала написать уже много месяцев назад. Языковая политика – дело тонкое, чем больше языков, тем больше шансов прорыва...
Ольга Давыдова
Ei kommentteja:
Lähetä kommentti